I.
Большая часть материалов о поэте была собрана еще в 1995 году, результатом чего стал снятый мной документальный фильм «Incitatus», вышедший в эфир годом позже. В фильме была предпринята попытка восстановить подлинную биографию графа Василия Алексеевича Комаровского. В процессе подготовки к съемкам и написания сценария были обнаружены не опубликованные на тот момент автографы стихотворений в отделах рукописей Российской национальной библиотеки и Российской государственной библиотеки, собран уникальный материал, касающийся родословной графов Комаровских в рукописном отделе Пушкинского дома, получены ценные консультации в музее А.А. Ахматовой в Фонтанном доме и во Всероссийском музее А.С. Пушкина. Ряд документов удалось обнаружить в Российском государственном архиве литературы и искусства и Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга. Были установлены адреса и даты проживания Комаровского в Санкт-Петербурге и Царском Селе. Часть документов была любезно предоставлена родственниками В. Комаровского, Н. Пунина и семьи Кардовских. В качестве научного консультанта принял участие в создании фильма профессор Московского университета Н.А. Богомолов.
Фильм вышел в эфир на канале ВГТРК в 1996 году, а затем был показан в 1997 году каналом LTV (Латвийское телевидение). Копия фильма подарена музею А.А. Ахматовой в Фонтанном доме и доступна сейчас в сети Интернет на канале YouTube.
* * *
Приятным сюрпризом для всех исследователей периода русской литературы, который до недавнего времени было принято называть «серебряный век», стал выход в свет в 2000 году в издательстве Ивана Лимбаха отлично изданной книги произведений Василия Алексеевича Комаровского. «Выход этой книги – явление во многих отношениях весьма и весьма примечательное. Прежде всего, она дает современному читателю возможность воспринимать тексты автора не по слепым перепечаткам невесть какого времени, а по надежно выверенному тексту. До того существовали два издания произведений В. Комаровского, – прижизненное, тиражом в 450 экз., которое уже давно стало редкостью, и подготовленное Ю. Иваском и У. Тьялзмой в 1979 г. для мюнхенского издательства «W. Fink Verlag», в Россию практически не попавшее, да и на Западе достаточно редкое. Таким образом, стихи поэта, справедливо считаемого одним из весьма значимых для создания поэтики акмеизма, из раритета превращаются в живой литературный факт» – писал в рецензии на выход книги Николай Богомолов.
И, действительно, составители книги Игорь Булатовский, Ирина Кравцова и Андрей Устинов проделали большую работу. В книгу вошли почти все сохранившиеся произведения Комаровского (62 стихотворения, один рассказ, несколько прозаических отрывков, 53 письма), воспоминания о нем (Николая Пунина, Сергея Маковского и других), материалы к биографии, а также альбом рисунков поэта и большое число фотографий. В книгу включены три исследования, принадлежащие крупнейшим знатокам русской поэзии – В.Н. Топорову, Томасу Венцлове и Т.В. Цивьян.
В 2002 г. усилиями тех же исследователей вышел репринт первого и единственного поэтического сборника поэта «Первая пристань», дополненный новонайденными стихотворениями и комментариями.
В 1995-1996 гг. автор лично встречался с составителями этих изданий, а затем, уже после выхода фильма в эфир, несколько раз по телефону консультировал их относительно местонахождения некоторых автографов В.А. Комаровского.
II.
Василий Комаровский. 1899-1900
Вокруг любого крупного (а иногда и не очень крупного) литературного имени обычно существует некий ореол, не всегда четко отслеживаемый нашим сознанием, но зачастую влияющий на читательское восприятие даже в большей степени, чем собственно литературное творчество того или иного автора. Этот ореол иногда оказывается намного более значим, чем литературное наследие, в значительной степени изменяет, а подчас и искажает его истинное содержание. Этот своего рода литературный имидж складывается постепенно, рождаясь из творчества и личной судьбы, обогащаясь «литературной репутацией», дополняясь окололитературными легендами и, в конечном итоге, приобретая глубину и значимость мифа. В дальнейшем такой миф, получая все более и более обобщенное, почти символическое значение, заменяет собой фигуру конкретного творца. Одной из предпосылок формирования мифа часто служит литературная репутация, складывающаяся вокруг имени того или иного автора.
В ставшей уже классической работе И.Н. Розанова «Литературные репутации» нет четкого определения самого этого понятия, поэтому воспользуемся трактовкой Н.А. Богомолова, вычленяющего его из текста: «В содержание термина входит исключительно реакция внешних интерпретаторов произведения и целокупного творчества автора: рецензии, критические осмысления, пародии, перепевы, цитация, включение в хрестоматии и т. д., вплоть до установки памятников и просто сохранения в памяти благодарных (или же, наоборот, исключительно неблагодарных) потомков».
«Однако, – продолжает Н. Богомолов, – в понятии литературной репутации неизбежно существует и вторая сторона, относящаяся к самому писателю: творя не в безвоздушном пространстве, он неминуемо реагирует на критические отклики и все подобное перечисленному выше, соотнося истинное содержание своего творчества, каким оно представляется ему, с той внешней рецепцией, которая выражается в откликах «литературной общественности»».
Таким образом, литературная репутация складывается, если так можно выразиться, в результате взаимодействия внешних и внутренних факторов. Если к внешним факторам отнести реакцию современников (и особенно потомков), то внутренними будут являться непосредственное творчество автора и его представления о том, каким видят его творчество современники, «литературная общественность». Но среди внутренних факторов необходимо отметить и те действия, которые сознательно или бессознательно совершает автор с целью коррекции восприятия его творчества современниками. Эти действия могут носить как чисто литературный характер (собственно литературное творчество, критические статьи, предисловия, участие в литературных дискуссиях и т.п.), так и выступать в качестве внутренних причин житейского бытового поведения. Эта поведенческая активность выводит его носителя за рамки «литературной репутации» как таковой, создавая не столько вокруг его творчества, сколько именно вокруг личности желаемый ореол. Стремление автора к слиянию литературного творчества и поведенческой активности в непротиворечивое единство особенно характерно для эпохи рубежа XIX–XX веков.
Рубеж веков уже давно и прочно связан в нашем сознании с понятием «серебряный век». Для древних золотой век был вечной весной и не знал времен года. Времена года наступили с веком серебряным. Серебряный век русской культуры открыл цветущую сложность истории. «Окончательно померк старый идеал классически-прекрасного искусства, и чувствуется, что нет возврата к его образам. Искусство судорожно стремится выйти за свои пределы. Нарушаются грани, отделяющие одно искусство от другого и искусство вообще от того, что не есть уже искусство, что выше или ниже его. Никогда еще так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни...» – писал об этом времени Н. Бердяев.
Стремление искусства выйти за свои пределы приводило, в частности, и к тому варианту жизнетворчества, о котором вспоминает в «Некрополе» Владислав Ходасевич. «Символисты, – пишет он, – не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной... Это был ряд попыток, порой истинно героических, – найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства... в ту пору и среди тех людей «дар писать» и «дар жить» расценивались почти одинаково... Художник, создающий «поэму» не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору».
Итак, серебряный век – это специфическое, не имеющее аналогов в истории время, отмеченное рядом характерных признаков, отразившихся в произведениях литературы и искусства, а также в судьбах людей, ставших живым воплощением той эпохи.
Этот период дает особенно яркие примеры сознательной мифологизации собственной личности, когда поэт, уже не удовлетворяясь ролью демиурга в чисто литературной ипостаси, формирует в соответствии с собственными философскими и эстетическими воззрениями свой личный житейский образ. Этот образ должен, по мнению творца, объединить в себе, с одной стороны, так называемое, лирическое «я», а с другой стороны – стать законченным воплощением мировоззренческой позиции в реальной, человеческой судьбе. Такого рода усилия можно условно назвать жизнетворческим поведением.
Необходимо отметить, что целью такой автомифологизации является не сокрытие и затемнение с «корыстными намерениями» истинного содержания личности, а наоборот – стремление наиболее адекватно выразить глубинные сущностные установки данного индивида. Поведенческая активность направлена на выявление того, что «реальнее самой реальности», на уничтожение неверных, «случайных» черт и обнажение истинного творческого лица. Единство жизни и творчества, не только декларируемое, но и последовательно проводимое в повседневных бытовых ситуациях – одна из отличительных черт периода серебряного века.
Примеров тому множество. Возьмем хотя бы многочисленные воспоминания о житейских чудачествах Андрея Белого. Бронислава Погорелова, сестра жены Брюсова, приводит такой, например, эпизод: «С лицом вдохновенным, тоном одержимого и пророка он принялся рассказывать о том, как его посещает Единорог – давнишний его друг. И это отнюдь не было символическим наименованием какого-то человеческого существа. Нет, Б.Н. неоднократно подчеркивал: НАСТОЯЩИЙ Единорог. Вот возвращается Б.Н., по его словам, к себе в комнату. И в сумерках, на фоне окна, он ясно примечает: Единорог уже тут и дружески кивает своим единым рогом. Начинается интересная беседа».
Интересна реакция на историю с «Единорогом» Валерия Брюсова. По воспоминаниям Брониславы Погореловой он объяснил этот факт очень просто: «Б.Н. так привык говорить о нем. Он сам почти верит. И ему так удобнее...»
Аналогичное впечатление производит многократно воспроизводимый различными мемуаристами эпизод с Андреем Белым, «распинающим» себя на стене в процессе заурядной беседы. Обратимся к воспоминаниям Бориса Зайцева: «Фигура его металась на фоне стены, правда, как надгробный венок в ветре. Вдруг он раскинул руки крестом, прижался к стене спиной, совсем побледнел, воскликнул: «Я распят! Я в жизни распят! Вот мой путь... Все радуются, а я распят...»
Подобное поведение – отнюдь не экзальтация самовлюбленного поэта, не дешевая игра актера, устраивающего балаган на потеху зрителю. За таким поведением Белого можно увидеть, с одной стороны, абсолютное саморастворение в надмировой гармонии, а с другой, часто осознаваемую невозможность совмещения зримого и незримого миров.
А как не вспомнить невероятную по накалу страстей историю отношений Нины Петровской, Андрея Белого и Валерия Брюсова? Это ярчайший пример создания литературного мифа на нелитературной основе. По словам Владислава Ходасевича, литературный дар Нины Петровской «был не велик. Дар жить – неизмеримо больше». Житейская, на первый взгляд, драма, исполненная людьми, не отделяющих свою личную судьбу от литературного творчества и, более того, – от постижения философских глубин бытия, стала воплощением трагического мироощущения не только его действующих лиц, но и целой эпохи. Эта история, давшая литературе несколько стихотворений Белого и Брюсова, а также роман «Огненный ангел», не исчерпывалась только «литературными последствиями». Не случайно множество самых разных людей, вспоминая о том времени, неизменно обращаются к этому сюжету – вероятно в нем современники видели нечто большее, чем банальный любовный треугольник. Что же касается самой Нины Петровской, то очевидно эти события стали кульминацией «поэмы ее личности». По словам того же Ходасевича, «жизнь Нины была лирической импровизацией, в которой, лишь применяясь к таким же импровизациям других персонажей, она старалась создать нечто целостное – «поэму из своей личности»».
Андрей Белый, Нина Петровская, Валерий Брюсов
Диапазон «лирических импровизаций» в литературной среде рубежа веков был очень широк – от Александра Добролюбова до Виктора Гофмана, от Игоря Северянина до Владимира Маяковского. Отметим, что идея жизнетворчества не была связана исключительно с кругом символистов. Если не поэму, то повесть из своей личности творил глава и основатель акмеизма Николай Гумилев. С ранней молодости поверив в ее исключительную значимость для развития и совершенствования рода человеческого и вообще для мироустройства, Гумилев уже в юношеских, довольно слабых стихах начал создавать себе ореол неординарной личности. И не только в стихах. Множество его житейских поступков было продиктовано тем же стремлением – создать себе героическую биографию. Обстоятельства его гибели и мужественное поведение во время расстрела в 1921 году, завершают начатую картину. И хотя это, вероятно, несколько жестоко звучит, но, тем не менее, «сделанная» жизнь и подлинная смерть дали миру миф Гумилева.
Николай Гумилев. Царское Село. 1914
Характерной особенностью мифов, порожденных серебряным веком, было то, что они воплотили в себе не только субъективные порывы их носителей и создателей, но и объективную историческую ситуацию. Рубеж веков с его трагическими изломами и необыкновенной легкостью бытия, с его гибельным весельем «у бездны мрачной на краю», с его играми над пропастью был благодатной почвой для создания легенд. Сама эпоха, полная ощущения конца, диктовала, вероятно, стремление оставить после себя нечто большее, чем книга стихов или том прозы. Может быть, многие из живших тогда людей глубоко чувствовали, что на смену цветущей сложности и бесконечному чередованию времен года приходит вечная зима. Зима, когда немногим, оставшимся у затухающего огня русской культуры, будут столь необходимы прекрасные и трагические сказки.
В дальнейшем эти легенды получили подтверждение и закрепление в воспоминаниях современников. В ходе этого процесса завершилась «кристаллизация» мифов, то есть они приняли практически законченную форму, допускающую лишь незначительные дополнения. Но следует оговориться, что последующее «литературное существование» такого рода сложившихся легенд иногда приносило удивительные сюрпризы – те или иные интерпретаторы из числа потомков подчас наполняли устоявшуюся форму мифа совершенно новым, ранее не свойственным ей, идейным содержанием.
Это явление особенно характерно для периода постмодернизма, когда любая творческая личность (а также ее наследие) может быть рассмотрена в качестве некой семантической единицы, которая в состоянии вступать в совершенно неожиданные смысловые и ассоциативные связи с другими аналогичными единицами. Эти «блоки» могут быть произвольно скомпонованы в любой системе координат, получив при этом, естественно, совершенно иное наполнение. Постмодернизм, рассматривающий любое явление истории культуры в качестве необходимого ему подручного материала, дал миру невиданные образцы более чем вольного обращения с историко-литературными фактами, не говоря уже о литературных мифах.
Мифы серебряного века, поражая своим разнообразием, тем не менее имеют одну общую черту. Каждое имя, окруженное ореолом легенд, поражает прежде всего своей неординарностью, своей независимостью, каждая личность, по выражению Осипа Мандельштама, стоит «отдельно с обнаженной головой».
III.
Среди разнообразия ни на кого не похожих героев серебряного века были и те, кому, казалось бы, было суждено затеряться на этом ярком фоне. Один из таких малозаметных, на первый взгляд, людей – царскосельский поэт граф Василий Алексеевич Комаровский. Сегодня мало кто помнит о существовании такого поэта, массовый читатель практически не знаком с его творчеством. Фигура Комаровского мелькает среди персонажей второго, а то и третьего плана в немногочисленных мемуарах. Характерно, что в «Листках из дневника» Анна Ахматова, вспоминая о собраниях Цеха поэтов, фамилию Комаровского вписала сбоку и карандашом. Такое место в истории литературы серебряного века уготовила ему судьба.
Различные современные источники противоречат друг другу даже в определении дат рождения и смерти. (Выпущенный в 2000-м году монументальный том под редакцией И. Булатовского, И. Кравцовой и А. Устинова не сильно изменил ситуацию. Выходили и продолжают выходить нелепые статьи о Комаровском, основанные на домыслах и слухах. Даже на солидном сайте, посвященном творчеству Анны Ахматовой, автор статьи о Комаровском Лиза Гуллер пишет: «21 сентября 1914 г. Василий Комаровский покончил жизнь самоубийством» – www.akhmatova.org. Как мы увидим далее, здесь искажены и дата, и обстоятельства смерти поэта.) А те немногочисленные сведения, которые можно почерпнуть из воспоминаний современников, относятся в основном к области литературных легенд. Если верить Г. Иванову и С. Маковскому, граф Комаровский, будучи неплохим поэтом, прежде всего был сумасшедшим, проведшим значительную часть жизни в психиатрических лечебницах, а остальную – затворником в Царском Селе. Подхватывая эту мысль, различные мемуаристы приписывают Комаровскому довольно много поступков и странных речей. Таким образом, происходит «кристаллизация» легенды, постепенно обрастающей бесконечным числом житейских подробностей. Большая часть известных нам воспоминаний, мягко говоря, грешит неточностями, а иногда и сознательным искажением фактов. Конечно, любителям дешевых эффектов может понравиться такая версия – ведь среди литераторов тех лет было немало людей по меньшей мере странных. Но, как это часто бывает, легенда о сумасшедшем-затворнике грозит заслонить истинное лицо выдающегося поэта.
Попробуем же, не претендуя на полноту исследования, по возможности правдиво и точно восстановить подлинные обстоятельства жизни и творчества графа Василия Алексеевича Комаровского. Но прежде стоит отметить один важный, как представляется, момент. Большая часть материалов, представленных ниже, была недоступна авторам, писавшим о Комаровском. Поэтому выводы, делаемые здесь, основываются не только на тщательном изучении и сопоставлении уже известных сведений, но и на материалах, открывшихся в результате собственных изысканий. И хотя еще нельзя сказать, что в биографии Комаровского нет белых пятен, в первом приближении она рисуется достаточно ясно.
Родословная Комаровских документально прослеживается с 1626 года. В «Материалах к родословию графов и дворян Комаровских (Новгородских)», составленных самим поэтом, читаем: «Выпись белозерских книг писма и меры князь Шаховского да подъячего Никиты Козлова 134 и 135 года в волости Палмезере в поместьях написано за иноземцем за Павлом Комаровским, что было наперед за Алексеем Балашивым полдеревни Кондратовския, Артемовские тож, а другая половина той деревни за Иваном Агеевым».
В.А. Комаровский достаточно долго и серьезно интересовался своей родословной. Приводимые им в уже упомянутых «Материалах...» документы (в частности письма Марины Мнишек и воеводы Плещеева), позволяют предположить, что род его еще более древнего происхождения и берет свое начало от «Петра из Komarov’а на Лентове и Ораве (венгерское графство против Белграда)» , получившего графство литовское «во веки» от короля венгерского Корвина еще в 1469 году. Однако подтверждение или опровержение этой версии требует дальнейших исследований.
На протяжении почти двухсот лет Комаровские были новгородскими помещиками, и об их жизни мало что известно. Однако, начиная с прадеда поэта, Евграфа Федотовича, статус семьи сильно меняется, и начинается новый отсчет: в мае 1803 года Евграф Федотович австрийским императором Францем II возводится в графское достоинство Священной Римской империи.
О графе Е.Ф. Комаровском в настоящее время написано достаточно много, поэтому остановимся лишь на основных моментах его биографии. Родившись в семье чиновника дворцовой канцелярии, Евграф Федотович воспитывался в петербургских пансионах де Вильнева, Ленк, И.Я. Массона. Женат был на Елизавете Егоровне Цуриковой (В.Н. Топоров ошибочно называет ее Цурановой.). В 1786 году в его переводе с французского были изданы романы «Невинность в опасности, или Чрезвычайные приключения» Н. Ретифа де Ла Бретонна и «Сосуд разных творений маркиза де Варжемонта, содержащий нравоучительные истории, повести, анекдоты и прочая». Однако уже в 1787 году литературные занятия прерываются военной службой, которая, впрочем, позволяет ему продвинуться вверх по служебной лестнице.
Его послужной список выглядит впечатляюще. И в самом деле: адъютант Измайловского полка, адъютант Великого князя Константина Павловича, генерал-адъютант императора Александра I, командир отдельного корпуса Внутренней стражи, сенатор. Во время Итальянского похода Суворова он участвовал в битвах при Адди, Нове, Требии и других. Был временным военным губернатором двух частей Петербурга во время наводнения 7 ноября 1824 года. Именно он 14 декабря 1825 года был послан в Москву за подлинным актом отречения Великого князя Константина Павловича, а затем, год спустя, участвовал в Верховном Уголовном Суде над декабристами. Прожив долгую, насыщенную событиями жизнь, Евграф Федотович оставил потомкам ценные воспоминания об исторических событиях времени, свидетелем и активным участником которых он был.
Интересуясь историей своего рода, граф Василий Алексеевич Комаровский особое внимание уделял деду – Егору Евграфовичу (1803-1875), биографию которого он подробно изучил. И это, конечно же, не случайно.
Е.Ф. Комаровский, прадед поэта, Е.Е. Комаровский дед поэта, А.Е. Комаровский, отец поэта
Егор Евграфович воспитывался в петербургском Иезуитском пансионе. Гувернером у него в детстве был известный французский эмигрант Baron, позже основавший в Москве частное мужское училище. Занятия древними языками, всеобщей историей и литературой, усвоение классицистических принципов определили многое в гуманитарных основах его личности. «Мышление его носило на себе, – пишет о нем неизвестный автор, – явные следы богословской диалектики иезуитов. Древних писателей, преимущественно латинских, он знал в совершенстве, а французским языком владел устно и письменно с тем изяществом, которое способствовало особой прелести его остроумной беседы... Это был сколок с эмигрантов, но с чисто русскими, местными оттенками в своем миросозерцании и в своих национальных пристрастиях».
Многое говорит о Егоре Евграфовиче как о человеке с глубокими интеллектуальными и творческими интересами. О характере этих интересов отчасти можно судить по кругу его знакомств и дружеских связей. Еще во время турецкой кампании 1828 года он познакомился с А.С. Хомяковым. Позже он становится другом И.В. Киреевского, который посвятил ему свое открытое письмо «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Ответное письмо Егора Евграфовича напечатано в «Русском архиве». Занимаясь историко-философскими и религиозными проблемами, он начинает писать книгу, которую думает озаглавить «Diapasons historiques, par un Slave de la Communion dite orthodoxe» – род мистического опыта философии истории», по выражению В.А. Комаровского, но так и не заканчивает ее. Это был человек, всецело погруженный «в высшие запросы духа».
Но не только эта черта привлекала В.А. Комаровского в фигуре деда. Егор Евграфович был женат на Софии Владимировне Веневитиновой, сестре поэта Д.В. Веневитинова. Веневитиновы же, как установил Василий Алексеевич, были в родстве с А.С. Пушкиным. Таким образом, через семью деда протягивалась тоненькая ниточка, соединявшая родственными связями двух поэтов.
Рассказы о деде В.А. Комаровский слышал от его дочери Анны Егоровны. Это она сообщила ему историю о том, как за несколько дней до гибели Пушкин встретил в книжном магазине Е.Е. Комаровского и попросил указать какую-нибудь книгу о дуэли. Вообще, она была своеобразным посредником между своим отцом и племянником. Анна Егоровна была камер-фрейлиной и гофмейстериной Великой княгини Александры Иосифовны, вдовы Великого князя Константина Николаевича. Полвека своей жизни она провела при дворе, была свидетельницей многих событий. В своей гостиной она принимала известных писателей – Тургенева, Достоевского, Вл. Соловьева и других.
У Егора Евграфовича было девять детей. Один из младших – Алексей Егорович – отец поэта. Ничем выдающимся он не отличался, служебная деятельность его тоже мало характеризовала, но он был плоть от плоти той дворянской среды, в которой выросли его предки и он сам. Живой и доброжелательный, Алексей Егорович держал себя с людьми свободно и просто, был общителен и имел много друзей. Общественные вопросы его мало интересовали. О его душевном складе больше говорит то, как он легко и красиво рисовал, оставаясь в пределах любительства, достигавшего иногда высокого уровня. В немногих сохранившихся его рисунках – наброски неба, облаков над морем, легкие и мастерские эскизы программ для музыкальных благотворительных вечеров, росписи вееров. Мальчиком он сделал в подарок младшей сестре молитвенник с заголовком-рисунком к каждой молитве. Была им расписана шкатулка: на белом фоне сцена в духе XVIII века. В 1882 году, живя в Лизине, он написал для местной церкви образ святого Александра Невского.
IV.
Василий Алексеевич Комаровский родился в Москве 21 марта (3 апреля) 1881 года. Его отец Алексей Егорович в то время – действительный статский советник, шталмейстер императорского двора, мать – Александра Васильевна (урожденная графиня Безобразова). В семье было трое детей, родившихся с разницей в один год: старший – Василий, средний – Юрий и младший – Владимир.
Дети жили в дружной семье, воспитываясь в твердых христианских правилах и традициях дворянской культуры. Лето проводили в усадьбе Лизино, Тульской губернии или, что чаще, в деревне Ракша, Тамбовской губернии, у отца Александры Васильевны – Василия Григорьевича Безобразова. Ракша – подарок императора Павла генералу Глазову, командовавшему его гатчинскими войсками. В начале XIX века имение перешло к Г.М. Безобразову, женившемуся на дочери Глазова. Воспоминания о времени, проведенном здесь, отразились во многих стихотворениях Василия Алексеевича, в том числе в одном из последних, посмертном, опубликованном в «Аполлоне». Для всех троих детей это место было неповторимым, единственным, куда они приезжали в разном возрасте – подышать родным воздухом и набраться сил.
Имение Ракша. Акварели В.А. Комаровского, младшего брата поэта
Это были черноземные, полустепные места, где жизнь, казалось, еще была полна устоявшихся обычаев и покоя.
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
Поля подходили вплотную к саду. В старинном доме павловского времени, обжитом не одним поколением, вокруг дедушки и бабушки Безобразовых собиралась большая семья. Дети приезжали сюда вместе с Лидией Михайловной Балкашиной, воспитывавшей братьев, и девушкой Дуняшей. На лето приглашали студента-репетитора, который занимался с детьми и сам примыкал к молодой компании.
По утрам все собирались в большой красивой зале с окнами, открытыми в сад. Дедушка и бабушка сидели на своих почетных местах. Здороваясь, внуки целовали у них руку. Детям не позволялось вмешиваться в разговоры старших.
Стараясь воспитывать в строгих правилах, старики в то же время баловали внуков как могли. Для них был выписан из Москвы крокет, подобраны верховые лошади. Торжественно праздновали именины: день начинался в церкви обедней с молебном и заканчивался иллюминацией и фейерверком.
Василий Комаровский в детстве, его мать, с матерью и братом, его отец, усадьба Ракша
Учебные занятия проходили без особого интереса к ним со стороны как учеников, так и учителя. Исключение, пожалуй, составлял только старший брат Василий, критически относившийся к занятиям репетитора. «... Студент наш совершенно упал во мнении нашего Васи он не слыхал про Ренана, только Вы пожалуйста не попрекните этим Васю, он ничего тогда не будет высказывать», – сообщала Лидия Михайловна в письме от 5 июля 1899 года Алексею Егоровичу. И далее продолжала: «С Васей идет у меня война почти каждый вечер, ложатся поздно и он себе к постели всего нагородит и лежит с книжкою и читает так преважно. А я ему доказываю всю нецелесообразность такого поведения».
В Ракше была старинная усадебная библиотека, особенно полюбившаяся молодому поэту:
Бывало, от возни, мальчишеского гама,
Сюда я уходил, – Колумб, Васко де Гама, –
В новооткрытый сад и ядов и лекарств,
– вспоминал он впоследствии. Но это было позже.
В середине 1880-х годов В.Г. Безобразов купил большую дачу в Ялте и из Москвы переселился туда. Это был большой трехэтажный дом с балконами и большим садом, стоявший на высоком месте недалеко от дачи эмира Бухарского (дом сохранился). Переезд В.Г. Безобразова в Крым привлек сюда и его близких. В 1884 или 1885 году Алексей Егорович, отец поэта, купил в Ялте участок и построил на нем двухэтажную дачу. Собираясь в ней расписать гостиную, он брал уроки фресковой живописи у художника-итальянца.
Но этим планам не суждено было сбыться. В 27-летнем возрасте душевно заболевает жена Алексея Егоровича. Подробности болезни неизвестны. А.Е. Комаровский помещает жену в частную лечебницу, где она была вынуждена пробыть до самой своей смерти, последовавшей в 1904 году. Детей к ней не возили, поэтому с пятилетнего возраста В.А. Комаровский рос без матери. К тому же у него начались припадки детской эпилепсии. Во время обострений они повторялись несколько раз в день. По рекомендации докторов его неоднократно возили лечиться за границу.
Трудности, выпавшие на долю Алексея Егоровича – заботы о больной жене, о детях, служебные и хозяйственные дела – усложнились тем, что сам он не отличался крепким здоровьем. Тесть – В.Г. Безобразов – старался помочь ему в воспитании детей, давал советы, касающиеся ведения финансовых дел, посылал опытных людей для проверки хозяйства в имении, где распоряжался управляющий. Свои письма к зятю В.Г. Безобразов подписывал: «твой друг и отец».
В 1898 году В.А. Комаровский, по-видимому, впервые приезжает в Петербург: его отец получает место управляющего двора принца Ольденбургского. Василий Алексеевич живет в этот приезд у своей тетки, Любови Егоровны, фрейлины великокняжеского двора (Преображенская улица – ныне Радищева, 30, квартира № 8). Любовь Егоровна была очень добра и отзывчива. Не будучи красавицей, она была по-своему привлекательна, что хорошо передано в ее портрете работы П.И. Нерадовского, находящемся в Ярославском художественном музее. Впоследствии жизнь тесно соединила Л.Е. Комаровскую с племянником.
Вскоре после переезда в Петербург Алексей Егорович серьезно заболевает и врачи советуют ему поехать на юг. Для этой цели почему-то был выбран Египет, куда он отправляется вместе со своей сестрой Любовью Егоровной. Сохранились фотографии, снятые во время этой поездки: Алексей Егорович в тропическом шлеме верхом на верблюде, которого держит за повод Любовь Егоровна. Оба загорелые, худые, маленькие и невеселые...
Поездка в Египет не помогла. Вернувшись в Россию, Алексей Егорович Комаровский умирает. Окончательный диагноз – рак желудка. А.Е. Комаровский похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры. Там же пятью годами позже была похоронена и его жена.
V.
В 1899 году В.А. Комаровский живет в Ялте у своего деда В.Г. Безобразова и учится полуэкстерном в ялтинской гимназии. 25 августа 1899 года он зачисляется в Московский Императорский Лицей в память цесаревича Николая, где учится один год, состоя приходящим воспитанником. Аттестат зрелости за № 862 выдается ему 1 июня 1900 года.
В это время В.А. Комаровский уже живет в Ракше. 10 июня 1900 года он подает прошение о зачислении его студентом на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Вторую половину лета перед экзаменами он проводит в имении отца Егорьевском.
27 июля прошение принято и осенью 1900 года В.А. Комаровский вместе с братьями, тоже зачисленными в университет, поселяется в Косом переулке (ныне – улица Оружейника Федорова) в доме № 13, рядом с Летним садом (дом сохранился).
Владимир, Юрий, Василий Комаровские и Сергей Мансуров. Середина 1890-х
Летом 1901 года В.А. Комаровский совершает поездку в Германию. Вместе с бабушкой и дедушкой Безобразовыми и друзьями семьи Свербеевыми, Мансуровыми и Неклюдовыми, он посещает Шварцвальд и Дрезден. Там Василий Алексеевич проходит курс лечения и знакомится с музеями. Поездка, вероятно, оказала на него большое влияние. Во всяком случае, 3 ноября 1901 года Комаровский подает прошение о переводе его с юридического факультета на историко-филологический.
Зимние каникулы он проводит в пансионе где-то в Финляндии, совершает поездку на Иматру. Летом 1902 года живет в Ракше, а осенью – в Гунче, имении Коссиковских, где сближается со своей кузиной Аполлинарией Владимировной Коссиковской. Через одиннадцать лет «Первую пристань» откроет единственное известное нам стихотворение этого периода, посвященное А.В. Коссиковской.
* * *
Аполлинарии Владимировне Коссиковской
«Сад сегодня тихой дрожью
И туманом весь окутан,
Вялый лист к его подножью
Обронен и перепутан.
Он шумит, шумит широко,
Лес дубовый, лес соседний.
Как печальна, как глубока,
Эта песнь в тоске последней.
Милый друг уехал в поле,
За волками, на удачу.
Я гадаю поневоле...
Ну а вечером – поплачу».
Время переселения в Царское Село, по-видимому, 1906 год. Здесь Василий Алексеевич и его тетка Любовь Егоровна снимали довольно скромную квартиру на Магазейной улице в доме Палкина. (Магазейная, 94 по дореволюционной нумерации. В 2010 году, в год 300-летия Царского Села, на доме № 66 по Магазейной улице была установлена памятная доска с надписью «В этом здании с 1906 по 1911 годы жил известный поэт серебряного века граф Василий Алексеевич Комаровский». Это спорное утверждение нуждается в проверке. Дом не слишком похож на описываемый современниками и расположен, хотя и поблизости, но не совсем в нужном месте. К тому же, на сайте агентства недвижимости, продающего квартиры в этом доме, в качестве даты постройки указан 1917 г.) В том же доме жила семья барона Е.Ф. Таубе, которому Комаровский посвятил одно из лучших своих стихотворений «Охота», начинающееся строчкой «Князь-Епископ сегодня гарцует...» . Супруге барона Марии Владимировне посвящены стихи «Вдали людей, из светлых линий...»
ОХОТА
Бар. Е.Ф. Таубе
Князь-Епископ сегодня гарцует.
Свита скачет на пегих конях.
В соснах бешено ветер танцует,
Бегло вьется в густых сединах.
Всюду эта глубокая осень
К бурым, сизым лесам прилегла;
Где склубились у северных сосен
Дым, и темная сырость, и мгла.
И смеется, и полнится лаем
Воздух, влажно-соленый, окрест.
И в тумане едва замечаем
На соборе сияющий крест.
Горделивая скачет охота
Где недавние жаты овсы.
Князь-Епископ – сегодня забота
Только эти веселые псы!
* * *
Баронессе М.В. Таубе
Вдали людей, из светлых линий,
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали, за волшебным кругом,
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблят воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня, в дом свободы,
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих алей;
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей.
Василий Комаровский и Любовь Егоровна Комаровская в Царском Селе. 1900
Круг знакомых поэта и его тетки Любови Егоровны был достаточно узок, друзья немногочисленны. Но с семьей Кардовских – художником Дмитрием Николаевичем, художницей Ольгой Людвиговной Делла-Вос-Кардовской, их дочерью Катей, – они подружились. Кардовские переехали из Петербурга в Царское Село осенью 1907 года. Знакомство их с Комаровским относится к весне 1908 года. Василий Алексеевич бывал в доме Кардовских часто, поскольку жил достаточно близко. Совершая свои обычные прогулки по Царскому, он заходил к ним иногда без предупреждения. Из различных воспоминаний известно, что в квартире Кардовских он читал вслух свои стихотворные и прозаические произведения. Осенью 1908 года Комаровский познакомился здесь с Н. Гумилевым, жившим этажом выше, а чуть позже – с А. Ахматовой.
Анна Ахматова на балконе у художников Дмитрия Кардовского и Ольги Делла-Вос-Кардовской. Царское Село. 1915
Николай Пунин в своем дневнике приводит рассказ о знакомстве Комаровского с Ахматовой: «Гр. Комаровский познакомился где-то с Гумилевым и сделал ему визит в доме по Бульварной улице (где жил тогда Гумилев, недавно женившийся). Ан. не было дома. Когда она пришла, Комаровский встал, широко поклонился и, подойдя своей тяжелой походкой, сутулясь к руке Ан., сказал: «Теперь судьбы русской поэзии в ваших руках». ... Ан. помнит эту встречу и сказала мне, что очень сконфузилась...» Комаровский в то время еще не знал, что Ахматова пишет стихи, он просто хотел быть предельно вежливым. Впоследствии между ними установились дружеские отношения, вылившиеся в обмен стихотворными посланиями.
ОТВЕТ
В.А. Комаровскому
Какие странные слова
Принес мне тихий день апреля.
Ты знал, во мне еще жива
Страстная страшная неделя.
Я не слыхала звонов тех,
Что плавали в глазури чистой.
Семь дней звучал то медный смех,
То плач струился серебристый.
А я, закрыв лицо мое,
Как перед вечною разлукой,
Лежала и ждала ее,
Еще не названную мукой.
Многие стихи Комаровского, возможно, навеяны дружбой с Ахматовой.
* * *
Горели лета красные цветы,
Вино в стекле синело хрупко;
Из пламенеющего кубка
Я пил – покуда пела ты.
Но осени трубит и молкнет рог.
Вокруг садов высокая ограда;
Как много их, бредущих вдоль дорог,
И никого из них не надо
Надменной горечи твоих вечерних кос.
Где ночью под ногой хрустит мороз
И зябнут дымные посевы.
Где мутных струй ночные перепевы
Про коченеющую грусть
Моей любви – ты знаешь наизусть.
Впрочем, некоторые их современники считали, что была не только дружба. Так, в уже цитированном дневнике Н. Пунин пишет о Комаровском: «В одном из приступов безумия он говорил Ан., что она русская икона, и он хочет на ней жениться. Тетушка Комаровского (так называемая тетя Люба) побаивалась знакомства Василия Алексеевича с Ан., думая, что он в нее влюбится; она боялась «романа с богемой»».
К 1910 году относится знакомство Комаровского с Н. Пуниным. Пунин в это время был студентом Санкт-Петербургского университета, где изучал историю искусства, особенно интересуясь эпохой Возрождения и Византией. Комаровский же занимался составлением «Таблицы главных живописцев Европы с 1200 по 1800 г.» – первой в России подобного рода работой, позволявшей проследить взаимовлияние различных школ и направлений в изобразительном искусстве. Общие исторические и искусствоведческие интересы несомненно способствовали сближению и дружбе Пунина и Комаровского. В неопубликованных воспоминаниях Пунин так описывал встречи с Комаровским и его беседы с ним: «По скрипучей деревянной лестнице можно было подняться в его спальню. Внизу был небольшой кабинет. Лакей Дмитрий в серой тужурке открывал парадную дверь, лаял фокс Джек; а если Комаровского не было в кабинете, то Дмитрий шел наверх и через некоторое время я слышал, как Василий Алексеевич тяжело и с шумом спускался по лестнице и, еще не войдя в дверь, громко своим гортанным и несколько хриплым голосом говорил: «Здравствуйте, Николай Николаевич». Это был высокий, широкоплечий, сутулившийся человек с коротко остриженной головой; бритое апоплексическое лицо; карие, добрые, живые, странного взгляда глаза... Наши дружеские беседы в его кабинете (иногда мы ходили по Екатерининскому парку, огибая озеро), как и все мои дружеские беседы с мужчинами, обычно не выходили за пределы искусства... но я скоро понял превосходство его культуры, ее необычайную плотность, и это, несомненно, способствовало тому, что он почувствовал себя моим наставником».
Николай Пунин
Комаровский был для Пунина не только наставником. При посредничестве Василия Алексеевича Пунин опубликовал в «Аполлоне» статью, посвященную византийскому искусству, которая стала его журнальным дебютом. В другой раз Комаровский рекомендовал его П.И. Нерадовскому, заведовавшему тогда художественным отделом Русского музея императора Александра III. По этой рекомендации Пунин был приглашен туда работать и продолжал сотрудничать с Русским музеем до начала 1930-х годов. Таким образом, Комаровский не только имел большое влияние на духовное развитие Пунина, но и способствовал практической реализации его личности.
VI.
В июле 1911 года происходит важная для творческой судьбы Комаровского встреча – знакомство с Сергеем Маковским, редактором петербургского журнала «Аполлон». В мемуарных очерках «На Парнасе «Серебряного века»» Маковский пишет, что переехал в Царское Село сразу после женитьбы, в 1910 году, однако где произошла его встреча с Комаровским и как складывались их отношения не сообщает. Тем не менее, именно это знакомство привело к сближению Василия Алексеевича с редакцией журнала «Аполлон» и Цехом поэтов. Комаровский посещает петербургские редакционные заседания «Аполлона» и царскосельские собрания Цеха. В 1912 году появляется его первая публикация в «Аполлоне» – пять стихотворений и начало повести «Sabinula». Чуть позже здесь же будут помещены рецензии на его «Первую пристань» и «Таблицу главных живописцев Европы», затем некролог на смерть Комаровского, а в 1916 году – посмертная подборка его стихов. На долгие годы «Аполлон» станет практически единственным доступным источником информации как о творческом наследии поэта, так и о нем самом. Этот факт был вызван чрезвычайно малым тиражом «Первой пристани» (он в точности не известен до сих пор, предположительно 450 экз.), большинство людей, лично хорошо знавших Комаровского и писавших о нем впоследствии, не имели этой книги (например, С. Маковский). Даже у племянницы Василия Алексеевича Комаровского этот сборник появился лишь после 1985 года. Поэтому практически все, писавшие про Комаровского, ссылались на «Аполлон».
Сергей Маковский
1911–1912 годы – наиболее активное и плодотворное время в жизни Комаровского. В это время пишется едва ли не большая часть из известных его стихотворений, помимо упомянутой уже повести «Sabinula», начата работа над романом «До Цусимы». О романе этом, по-видимому, законченном, но, к сожалению, утраченном, известно очень мало, сам Василий Алексеевич его никому не читал. Н. Пунин, знавший о существовании романа, просил однажды Комаровского прочесть из него хотя бы абзац, но безуспешно: «Не могу, – говорил он, – я не хочу ссориться с династией». В 1915 году, уже после смерти поэта, Д. Святополк-Мирский (душеприказчик Комаровского) читал роман в доме у Кардовских. Анна Ахматова присутствовала на этом чтении: «На днях у меня был Р. Якобсон с женой. Опять о Комаровском (?!) Что он им дался? – Говорили про роман Ко<маровско>го «До Цусимы». Помню только, как сестра героя петербургская светская дама, узнав, что брат умирает, произносит бессмертную фразу: «Мне сегодня надо раньше лечь спать – Je dois être fraiche pour la панихида...» (Я должна хорошо выглядеть на панихиде – Н.М.) Я слушала, [как] когда роман «До Цу<симы>» читал Д. Святополк-Мирский (душеприказчик Комаровского) у Кардовских в 1915 (в Царском). Когда в 1937 г. я спросила Мирского, где рукопись, он уверял меня, что она пропала. Это, кажется, все, что я знаю по этому делу».
Дмитрий Святополк-Мирский
Помимо творческой активности период 1911–12 годов отмечен значительным расширением круга знакомств Комаровского. У него завязывается переписка с А.Д. Скалдиным, поэтом, знакомым Блока. Он знакомится с ведущей балериной Мариинского театра Т.П. Карсавиной, с востоковедом В.В. Голубевым – автором статей о культуре Востока и известным коллекционером. Персидские и турецкие миниатюры из собрания Голубева выставлялись в 1910 году в Мюнхене на выставке мусульманского искусства.
К этому же периоду относится и сближение графа В.А. Комаровского с кругом художников, входивших в так называемое «Новое общество» (НОХ), которое ставило своей основной целью организацию выставок, чем помогало молодым художникам в начале их творческого пути. Всем постоянным членам этого объединения – Д.Н. Кардовскому, О.Д. Делла-Вос-Кардовской, И.А. Шарлеманю, Н.Ф. Петрову – были присущи общие черты. В первую очередь это высокий профессионализм их работ, всегда несколько тяготеющих к графичности в манере исполнения, и, кроме того, приверженность к ретроспективной тематике, сосредоточенной в основном на усадебной помещичьей жизни 40-х годов XIX века.
О дружбе с семьей Кардовских уже говорилось выше. А сближение Комаровского с Николаем Филипповичем Петровым привело к их совместной поездке в усадьбу Ракша, где Петров пишет серию акварелей, запечатлевших интерьеры и внешний облик барского дома, с которым так много связывало Василия Алексеевича. С другим художником, входившим в Новое общество – Петром Ивановичем Нерадовским – Комаровский осенью 1912 года совершает поездку в Дрезден.
В доме Олсуфьевых на Фонтанке, Петербург. Сидят (слева направо) Ю.А. Олсуфьев, Л.В. Глебова и А.В. Олсуфьев. Стоят (слева направо) П.И. Нерадовский, Владимир и Василий Комаровские, С.В. Олсуфьева. 1904
В Новое общество входил и брат Василия Алексеевича – Владимир Алексеевич Комаровский. Совпадение их инициалов привело к досадной ошибке современных исследователей, утверждавших, что Василий Алексеевич тоже занимался живописью. Это не соответствует действительности. В статье Сергея Маковского «Выставка Нового общества», опубликованной в журнале «Аполлон», речь идет о работах младшего брата поэта. Там же помещена и репродукция эскиза церковной росписи «Головы апостолов», принадлежавшего его кисти. Следует отметить, что Василий Алексеевич помогал брату в работе над проектом иконостаса церкви Сергия Радонежского на Куликовом поле, но эта помощь не была помощью художника. Именно с работой брата над куликовским иконостасом, вероятно, связан составленный Василием Алексеевичем список литературы по древнерусскому искусству. Он написан рукой Комаровского, включает труды Буслаева, Филимонова, Лихачева, Сахарова, Ровинского, Покровского, Трутовского и других авторов и, несомненно, свидетельствует о серьезном знании поэтом искусствоведческих трудов по этому вопросу. В работе над иконостасом церкви Сергея Радонежского участвовал также и Ю.А. Олсуфьев, но также не в качестве художника. Его профессиональные интересы лежали в области охраны, реставрации и изучения памятников древнерусского искусства. Художественное же воплощение проекта принадлежит Владимиру Алексеевичу Комаровскому и Дмитрию Семеновичу Стеллецкому, близкому другу Комаровских и завсегдатаю Ракши.
В Русском музее все работы, подписанные Комаровским с инициалами В.А., несомненно, принадлежат Владимиру Алексеевичу Комаровскому, брату поэта (атрибуция ГРМ 1995 года). Единственное же произведение, находящееся в отделе живописи ГРМ и подписанное одной лишь фамилией, принадлежит кисти отца поэта Алексея Егоровича и является его автопортретом. Таким образом, Василий Алексеевич никогда не имел отношения к профессиональным занятиям живописью. Однако поэт, тем не менее, немного рисовал. В 1909 году его брат-художник (во избежание путаницы оговоримся – Владимир) подарил ему большой альбом для эскизов, в котором Василий Алексеевич рисовал до конца жизни. Этот альбом, содержащий около 60-ти рисунков поэта, хранился у наследников Ю.А. Олсуфьева, затем в архиве племянницы поэта А.В. Комаровской, скончавшейся в 2002 году. Достаточно сравнить профессиональные работы Комаровского-младшего и эти карандашные наброски, что называется «для себя», чтобы с уверенностью утверждать – в «Аполлоне» публиковались репродукции брата, а Василий Алексеевич не был и не мог быть художником.
VII.
В 1913 году выходит первый и единственный сборник стихов Комаровского – «Первая пристань», изданный самим поэтом. Книга не была замечена критикой. Известны лишь три рецензии – в «Пермских ведомостях» за подписью Ел-ский (вероятно, С.В. фон Штейн), краткий отзыв в газете «День», подписанный Н.А. (Н. Ашешов?), и рецензия Николая Гумилева («Аполлон», 1914, № 1–2).
Первая пристань. СПб., 1913
В этом же году Василий Алексеевич и его тетка переезжают в Петербург в связи с переездом туда семьи барона Таубе, с которой они жили в одном доме в Царском. В Петербурге Таубе и Комаровские также поселяются вместе, сняв большой двухэтажный дом по адресу: Каменный остров, 1-ая Березовая аллея, 6. В.А. Комаровский не был доволен переменой места жительства. В переписке с О.Л. Делла-Вос-Кардовской он неоднократно упоминает о том, что любая поездка в Царское Село – праздник для него, а однажды даже цитирует следующие строки Дельвига:
Немило мне на новоселье,
Здесь все увяло, там цвело.
Одно и есть мое веселье –
Увидеть Царское Село!
Кстати, последний прижизненный портрет В.А. Комаровского выполнен О.Л. Делла-Вос-Кардовской в один из таких приездов в Царское. На портрете дата: 1913 год.
Лето 1914 года, ожидая корректуры «Таблицы главных живописцев Европы», которая вышла уже после его смерти, В.А. Комаровский проводит в Петербурге, изредка приезжая в Царское Село. Там в гостях у Кардовских он знакомится с художником К.А. Сомовым. Комаровский работает над предисловием к книге стихов и писем Софьи Новосильцевой, готовит свою новую книгу.
Василий Комаровский. Портрет работы О.Л. Делла-Вос-Кардовской. 1911
Его занятия, судя по переписке, доставляет ему немало удовольствия – будь то посещения чемпионата по теннису («Пока не требует поэта...») или прогулка по Царскому («Вновь я посетил...»). Его радует все: запах скошенной травы, красота «видов», воздух и даже «новый прекрасный тротуар»... А убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда, по его мнению, «несмотря на трагизм, по-видимому, разрядит военное напряжение». Но случилось иначе. Смерть в Сараево послужила поводом к началу Первой мировой войны.
Через неделю после объявления Германией войны России, в письме к Елизавете Александровне Безобразовой Комаровский пишет о великих событиях, которые пережил Петербург: «Народ, который всего лишь шесть дней назад громил трамвайные пути, с серьезностью, гордостью и религиозностью мобилизовал все свои силы... В день объявления войны я был на манифестации на площади у Зимнего дворца – все встали на колени, затем спели императрице, вышедшей на балкон, «Царствуй на страх врагам». События первых дней войны, еще далекой, но уже ставшей страшной реальностью, безусловно сильно повлияли на душевное состояние поэта. Он, подобно многим в то время, чувствует, что живет «накануне страшного суда рода людского, и каждый предстает со своими пороками и заслугами». Но письмо, тем не менее, заканчивается на спокойной ноте: «Поживем – увидим».
Ни пожить, ни увидеть Комаровскому не довелось. Наиболее достоверное описание последних дней жизни поэта мы находим в письме тестя Владимира Алексеевича Комаровского – Ф.Д. Самарина – к его сестре Анне Дмитриевне от 9 сентября 1914 года: «Я, кажется, писал, что Вася Комаровский еще в Петербурге был в очень нервном состоянии, почему Володя и решил увести его оттуда. У нас в Измалкове он был, казалось, совершенно спокоен. Но в последние дни у него сделалась бессонница и большое нервное возбуждение. Тогда Володя решил увезти опять в Петербург, но уже в Москве состояние его настолько ухудшилось, что пришлось поместить его к Лахтину. Тут он долго был буен, но к концу минувшей недели стал успокаиваться и в субботу сказали по телефону, что сознание начинает проясняться. Однако вскоре после этого совершенно неожиданно сделался сердечный припадок, который говорят часто бывает при падучей болезни. Несмотря на все меры деятельность сердца становилась все хуже и наконец, в Воскресенье вечером дали знать, что положение крайне опасно. ... Он скончался совершенно тихо, просто угас. Перед этим часа за полтора Добронравов причастил его и говорит, что он ему совершенно внятно еще ответил на вопрос, желает ли он приобщиться».
Хоронили графа В.А. Комаровского на старом Донском кладбище в Москве, близ монастырской стены. По воспоминаниям Ю.А. Олсуфьева, «был хмурый осенний день, но когда опускали гроб в могилу, то вдруг яркий луч солнца осветил его на миг, как бы отдавая покойному свою последнюю дань».
VIII.
Свою последнюю дань постарались отдать Комаровскому и люди, близко знавшие его, дружившие с ним и любившие его, а иногда и восхищавшиеся его творчеством. Но по какой-то странной закономерности облик поэта и человека, встающий со страниц их статей и воспоминаний, по-видимому, все более и более отдалялся от реального поэта и человека, уходя в область литературных легенд.
Любопытно, что начало этому процессу положил Николай Гумилев, еще при жизни Комаровского, в своей рецензии на «Первую пристань». На фоне общего молчания критики оценка Гумилевым творчества (пока только творчества) Комаровского выглядела неожиданно восторженной. Он писал о глубине и значительности мысли и формы, отмечал мастерство и творческую самостоятельность стихов Комаровского. Но при этом Гумилев утверждал, что это стихи мастера, но не учителя. А учителем граф Комаровский «по всей вероятности не будет никогда, самый характер его творчества, одинокого и скупого, помешает ему в этом».
Николай Гумилев. Царское Село. 1907
Самому Гумилеву, как известно, позиция учителя в поэзии казалась чрезвычайно значимой и почетной. Настолько значимой, что для себя он добивался этого титула весьма последовательно. По воспоминаниям А. Ахматовой, Гумилев даже утверждал, что именно он «научил Васю писать, стихи его сперва были такие четвероногие». Однако, многие современники высказывают прямо противоположную мысль, говоря о явном влиянии Комаровского на молодого Гумилева, а не наоборот.
Отдельно отметив те черты поэзии Василия Комаровского, которые были близки Гумилеву как теоретику акмеизма, он, тем не менее, явно не решился зачислить поэта в свой лагерь, несмотря на то, что Комаровский посещал заседания Цеха. Более того, он и самому Комаровскому задавал вопрос: «Да к чьей же, наконец, школе вы принадлежите, к моей или Бунина?» По всей вероятности Гумилев так и не решил для себя этот вопрос, а если и решил, то лишь к концу собственной жизни. Но большая статья о Комаровском, которую он, по словам Г. Адамовича, собирался писать, осталась ненаписанной. Гумилев так и не определил место Комаровского в истории русской поэзии.
«Гумилев заговорил об Анненском и сказал, что изменил свое мнение о нем. Это поэт будто бы «раздутый» и незначительный, а главное – «неврастеник». Единственно подлинно великий поэт среди символистов – Комаровский. Теперь, наконец, он это понял и хочет написать о К. большую статью... Хорошо помню, с каким преклонением он о нем говорил, ставил выше всех его современников, подчеркивая мужественный достойный характер его поэзии. Гумилеву случалось изменять свои суждения. Вполне возможно, что проживи он дольше, к Анненскому он вернулся бы. Но в последние дни жизни он его отверг и противопоставил ему именно Комаровского». – Адамович Г.В. Письмо к У. Тьялзма.
Георгий Адамович
«Одинокая» поэзия Комаровского, действительно, не вписывалась ни в одно из литературных течений. Было в ней что-то неопределимое, ускользающее, но ясно ощущаемое – то, что впоследствии Николай Пунин назвал «оригинальностью». Это слово впервые прозвучало в некрологе, опубликованном в журнале «Аполлон» сразу же после смерти Василия Алексеевича. Подобно Гумилеву, Н. Пунин высоко оценивал поэтическое творчество Комаровского, но подчеркивал: «Чтобы полюбить эти стихи – их надо читать, внимать им, изучать, повторяя время от времени... над ними, правда, нельзя плакать, но им невозможно не удивляться». Удивляет же Пунина в наибольшей степени то, что за разнообразием содержания и обычной ритмической формы, кроется «столько смятенного величия и безумия». В поэзии Комаровского он находит «дух темный, отравленный, надломленный, но героический, упадающий, но непокорный, нежный, мечтательный и капризный, но совсем не женственный», присутствующий «где-то внутри», который «при первом чтении... не замечаешь, только чувствуешь, ... в конце концов, его находишь везде, узнаешь в каждом слове, в любом обороте». И так же, как и Гумилев, Пунин пишет о том, что сборник Комаровского «остался как одинокий цветок, согретый лишь молодым дыханием Музы».
Николай Пунин. 1918
Но Пунин пишет не только о творчестве В.А. Комаровского. Подчеркивая и углубляя те же идеи, он пытается проникнуть в глубину его человеческой индивидуальности, соприкосновение с которой вызывало у знавших Комаровского чувство тревоги, смятения и страха – «мысль о бессмертной ночи, планетах, о глубине земли, где переливаются густые питательные соки, о темной глубине души, откуда вырастало его искусство, неожиданное, растрепанное, полное какой-то настойчивой воли и смятенного величия». По словам Пунина, даже для близких Комаровский оставался всегда неожиданным и всегда чужим. И его смерть навсегда лишила их возможности раскрыть тайну поэта и человека. Пунин пишет, что гр. В.А. Комаровский родился, «чтобы сказать два-три слова, сделать жест, и ушел, унося с собой тайну своего духа и своей мысли... Теперь мы уже наверное не раскроем этой тайны никогда; на нашу долю остались лишь отрывочные и странные воспоминания, которым смерть сообщила горькую остроту...»
Таким образом, была намечена композиционная доминанта «легенды Комаровского». Ее дальнейшее построение шло по пути обрастания деталями, подробностями, в основном житейско-бытовыми, и, что не удивительно, упрощения. То непонятное, невыразимое и неопределимое, что тревожило поначалу, потребовало более или менее логичного объяснения. И оно было без труда найдено.
IX.
Первый шаг в сторону определенности, законченности образа Комаровского сделан Д. Святополком-Мирским в 1924 году. Удивительная «оригинальность» Комаровского-поэта, не позволяющая безоговорочно отнести его к какому-либо литературному направлению, послужила поводом объявить его творчество «странным завитком в сторону, никуда не ведущим», этакой игрой природы, подтверждающей избыток сил «творческой эволюции». Что же касается его человеческой неординарности, то с ней дело обстояло еще проще – наследственное безумие объясняло буквально все. И вот «чистая игра» поэзии и прозы Комаровского уже разыгрывается над бездной безумия.
Святополк-Мирский вовсе не стремится «очернить» Комаровского. Его очерк о нем продиктован стремлением напомнить современникам о существовании неординарного поэта и человека, возможно, и желанием заинтересовать публику оригинальной фигурой. Но при этом вся истинная «оригинальность» Комаровского уходит, растворяясь в социально-психологических (а вернее, психиатрических) построениях автора, его позиции, грешащей вульгарной популяризацией.
Позиция Святополка-Мирского, естественно, вызвала возражения – и в первую очередь со стороны Сергея Маковского. Он не разделяет ни литературоведческих, ни социальных воззрений Мирского и, подробно разбирая его статью, спорит буквально с каждым положением автора. Мирский для него не просто критик и мемуарист, а сменовеховец, возвращенец, т.е. явный противник.
Не останавливаясь на этой полемике (занимающей, кстати, одну треть статьи о Комаровском), стоит сказать несколько слов о позиции самого Сергея Маковского. Место Комаровского в истории русской литературы он определяет термином «символист-неоклассик». Много и восторженно цитируя «Первую пристань», Маковский обращает внимание на стилистическую отточенность стихов, совершенство их поэтической формы, парадоксальность и неожиданность метафор и аллитераций. Удивительно, правда, что в качестве нового, недавно сообщенного ему Р.Б. Гулем, стихотворения из разряда «импровизированных строк» он приводит вариант четверостишия из произведения, опубликованного в той же «Первой пристани».
Не обошел С. Маковский своим вниманием тему сумасшествия Комаровского, приведя и свою версию его смерти. По словам Маковского, он лично отвез его в лечебницу в Царском Селе, где Комаровский и скончался через несколько дней «в буйном припадке (разорвав на мелкие клочья все, что попало ему под руку)» . Выше подробно были изложены обстоятельства последних дней жизни поэта, имеющие документальное подтверждение, поэтому не представляется необходимым оспаривать здесь такого рода «факты».
Возможно, высшей точкой развития легенды Комаровского явился, посвященный ему, отрывок из «Петербургских зим» Георгия Иванова. Оговоримся, что эту книгу нельзя рассматривать как мемуары, она принадлежит к иному жанру. Но в данном случае речь идет не о достоверности изложенных сведений, а о том образе, который рисует Г. Иванов. На смену упрощениям Святополка-Мирского приходит почти пародийное снижение ранее подчеркнутых черт индивидуального своеобразия как поэзии, так и личности Комаровского: «Его поэзия блистательна и холодна. Должно быть, это самые блистательные и самые «ледяные» русские стихи. «Парнас» Брюсова – перед ним детский лепет. Но, как в голосе и улыбке Комаровского, и в этом блеске что-то деревянное. И что-то неприятно одуряющее, как в этой комнате, слишком натопленной, слишком освещенной, слишком заставленной цветами. ...Как приятно вдохнуть полной грудью после благовонной духоты этого дома. Духоты и еще чего-то, веющего там – среди смирнских ковров и севрских ваз...»
Итак, путь пройден. От трагической тайны до смирнских ковров и севрских ваз.
* * *
Все писавшие о Комаровском зачастую использовали мотивы его творчества и обстоятельства его жизни и смерти для решения иных, не относящихся собственно к Комаровскому авторских задач. Так, например, для Гумилева было важным утверждение принципов нового литературного течения, поэтому он подчеркивал акмеистические черты поэзии Комаровского. В задачи Мирского входила, в частности, пропаганда его собственных взглядов на историю развития русской литературы, поэтому личность Комаровского он использовал в качестве иллюстрации, подтверждающей достоверность выработанной им шкалы духовных ценностей. Маковский же, в свою очередь, полемизируя со всеми, писавшими о Комаровском до него, стремится как бы очистить вокруг фигуры Комаровского поле, достаточное для возведения стройного здания неоклассицизма, с которым он связывает будущее русской литературы в целом, и при этом выступает в качестве идеологического борца с большевистскими теориями.
Творческая индивидуальность любого творца, будь то поэт, писатель или художник, неизбежно порождает мифы и легенды о своем герое. Осознанно или непреднамеренно, они неизбежно вплетаются в ткань его биографии, порождая иную реальность, порой кажущейся более реальной, чем сама жизнь. По прошествии времени бывает сложно отделить вымысел от правды, но пристальное изучение предмета позволяет установить истину.
Современные работы о Комаровском, по большей части, к сожалению, базируются на уже сложившемся мифе о сумасшедшем поэте-затворнике и грешат многочисленными фактическими неточностями. Самый яркий тому пример – примечания к двухтомнику Анны Ахматовой, изданному в Москве в 1990 году, составленные М. Кралиным. Здесь можно прочесть, что «Комаровский покончил с собой вскоре после начала Первой мировой войны». Причем на этом утверждении основывается ряд принципиальных положений в трактовке образного ряда «Поэмы без героя» Ахматовой.
По-прежнему продолжают выходить работы, основанные на непроверенной или ошибочной информации. Видимо, сказывается инерция и непрофессионализм современных исследователей творчества В.А. Комаровского. Приведенный ранее пример с сайтом www.akhmatova.org – лишь частный случай, таких примеров множество. Даже на сайте РГАЛИ сказано, что В.А. Комаровский «с 1897 жил в Царском Селе в доме своей тётки Любови Егоровны», тогда как теперь документально подтверждено, что время переезда в Царское относится к концу 1906 г.
И совсем уже анекдотический пример – цитата из «знаменитой» «Краткой ахматовской энциклопедии» С.Д. Умникова: «Комеровский В.А. – поэт, граф, шизофреник, повесился в 1914 г.».
Личность и творчество Комаровского не исчерпываются его легендой. Поэзия и проза его ждут своего исследователя, так же как и многие «белые пятна» биографии. Роль Комаровского в истории русской литературы гораздо более значительна, чем это представляется на первый взгляд.
